“Юра погиб в 5 утра, а в 8 звонит его телефон, поднимаю трубку, а там ребенок говорит, что папуля, мы идем с мамой в садик”, – боєць ООС про страшні драми війни (фото)

“Мій батько був військовим, і я пішов по його стопах – закінчив одеський інститут сухопутних військ. Був командиром взводу, потім роти, а на війні спочатку заступником командира 39 окремого мотопіхотного батальйону, потім довгий час командиром 17 окремого батальйону, а зараз я замкомбрига 57-ї бригади. Але у мене була перерва в службі: в 2008 році я пішов на пенсію за вислугою років. А навесні 14 року пішов добровільно воювати, в тому ж році підписав контракт”, – розповідає Олександр Щербина, передають Патріоти України. Далі – мовою оригіналу:

“До 2008 года я участвовал в разных миротворческих миссиях – в Боснии, дважды в Косово, в Грузии. Две из них – в составе НАТО, и еще две – в составе ОБСЕ. Плюс по направлению ВСУ проходил обучение в Голландии, в военном колледже на курсах штабных офицеров.

Весной 14 года с 39 батальоном мы стояли под Мариуполем, потом под Волновахой. После этого усиливали одну из батальонно-тактических групп 72 бригады в районе Амвросиевки. А в июне 14-го года выдвинулись и остановились прямо на передней линии фронта, под Иловайском. Стояли в районе Кутейниково, Новокатериновки, Старобешево, в Новом Свете. 39-й батальон находился в непосредственной близости перед Иловайском, Моспино. И тогда у нас были и первые потери, и маленькие победы. А у меня – первая контузия.

Бои в тот период шли очень серьезные. Сначала мы заняли Новый Свет. Поставили посты между поселком и Донецком. Потом продвигались перед Моспино, я поставил секреты – спереди, слева, справа. Начали оборудовать пост, который там был: копать траншеи, укреплять огневые позиции, вдруг передний секрет доложил, что в нашу сторону едет уазик с сепарами. Хлопец из секрета молодец – даже их шевроны рассмотрел. Через несколько секунд я успел крикнуть, чтоб сепаратисты сдавались, тогда останутся живы, но они открыли огонь – и пришлось стрелять на поражение. Двоих мы задвухсотили, а одного ранили. Его взяли в плен. Одним из сепарских погибших был очень молодой пацан, лет, наверное, 17, в подсумке у него была наркота. Мои немного опешили от того, что произошло – люди первый раз в бою. Но я быстро объяснил, что это война, и здесь иначе не бывает: мы дали врагу попытку остаться в живых, но они выбрали бой. После этой стычки мы забрали трофеи: их карту, радиостанцию, телефон, оружие, боеприпасы. Потом мы заходили в село Придорожное, пытались взять мост над рекой, которая посреди села протекает, но сепаратисты отсекли нас плотным огнем.

А вообще, под Иловайском мы воевали постоянно. К нам даже как-то с территории России прилетела одна “ураганина” (РСЗО 9К57 “Ураган” – советская реактивная система залпового огня калибра 220 мм, – ред.) – побило технику и убило двоих реактивщиков. Один из них Юра Лавошкин – командир реактивной батареи. Он еще был жив после ранения, но недолго. Помню, я тогда накричал на начмеда, мол, делай что-нибудь, а он спокойно так сказал, что, Сан Саныч, он уже мертвый. Мы отвезли Юру в морг, переодели в форму, заправили машину, чтоб отвезти на родину. Погиб Юра в 5 утра, а в 8 звонит его телефон, поднимаю трубку, а там ребенок говорит, что папуля, мы идем с мамой в садик. Я попросил дать маме трубку – и мне пришлось сообщать страшную новость. Я даже не представляю, как я из себя это выдавил.

А когда я уже был командиром 17 батальона, попал снаряд в комвзвода, Андеря Ильина – и его просто разорвало на молекулы. Нашли только кусочек его печени. Вызвали папу, он приехал – и отвез останки для анализа ДНК в Запорожье. И после того, как ДНК совпало, отец Андрея вернулся в батальон, чтоб дооформить документы о гибели сына. Печень сына он возил с собой в конверте. Мы тогда в Дзержинске (Торецк), в морге должны были взять свидетельство о смерти, а патологоанатом говорит, как я могу вам его выдать, если тела нет, но в итоге выдал.

Еще один парень Артем Пойда погиб буквально за день до Андрея. В Горловке, на блокпосту, выскочила разведка дээнэровцев, он не растерялся, выстрелил из огнемета и попал в их автобус, уничтожил всех, кто там был, но при этом погиб и сам от разрыва вражеской мины.

Двух парней мы потеряли под Майорском, есть потери и на шахте “Южная”. А в Зайцево погибло еще двое бойцов, один из них Годзилла. Димы не стало, когда в предбанник дома попала мина, а в комнате были бойцы. А он здоровый был парень, и тогда как раз стоял в дверном проеме – все осколки принял на себя. Его отвезли в больницу, в Дзержинск, но он умер. Я когда узнал эту новость – просто опешил. Прямо в Зайцево мы организовали прощание – сделали живой коридор, вдоль которого все бойцы упали на колени перед телом Дмитрия.

А когда в 17-м году мы зашли под Донецк, на одной из тропинок погиб боец, позывной Наум . Сколько раз я там проходил – и все было нормально, а тут он сам пошел, с винтовкой СВД. И, видать, стволом зацепил растяжку. Шансов выжить не было. А бойцу Вове Буличенко – пуля пробила пулемет и попала в печень. Мы довезли его до больницы, но он умер. Андрюха Беспалов на ОЗМке (Противопехотная выпрыгивающая осколочная мина кругового поражения, – ред.) подорвался. А еще во время минометного обстрела от осколков у нас погибла девушка – связистка Катя Носкова. Она молодец – со всем оружием быстро разобралась. И все время была на радиостанции, ее постоянно было слышно в эфире – и это было важно для бойцов, очень приятно слышать женский голос на войне.

Так что смертей у нас немало, и мне все они очень непросто даются. Я понимаю, что по большому счету этих ребят не уберег я как командир. И мне как-то надо смотреть в глаза их близким. Просить у них прощения.

ПОСЛЕ ПЛОТНЫХ ОБСТРЕЛОВ МЫ РАЗОЗЛИЛИСЬ НА СЕПАРОВ – И С 23 НА 24 ФЕВРАЛЯ НОЧЬЮ НАША ПЕРВАЯ РОТА ЗАНЯЛА ИХ ОПОРНЫЙ ПУНКТ

Уже в 15-м,16-м, 17-м годах мы начали воевать нестандартно, что-то менять в тактике, подстраиваться под гибридную войну. Начали появляться беспилотники, и мы уделяли много внимания на подготовку бата. Натренировали минометчиков до того, что они заняли первое место на соревнованиях в оперативном командовании, а по Украине заняли второе место среди минометных батарей СВ Украины. Парни приехали с передка грязные, вонючие, голодные, немытые, небритые – порвали всех в хлам, затем сели на машины и уехали обратно воевать.

А сейчас мы вышли на такой уровень, что даже в некоторых странах НАТО его нет, я имею в виду ведение боевых действий. Где участвуют иностранные армии? В основном в миротворческих операциях. А мы воюем уже 4 года. И именно на войне военный учится быстрее всего. У нас преобразилась тактика ведения боя, научились экономить боеприпасы. Поняли, что исход любого боя решает точная стрельба. Можно воевать сутки, двое, трое, неделю и не добиться результата, а можно стрельнуть один раз – хорошенечко попасть и на этом бой заканчивается. Есть улучшения в плане оснащения. Раньше у нас не стреляли из закрытых огневых позиций – теперь мы освоили и это. Появился большой опыт воевать ротно-тактическими и батальонно-тактическими группами. Армия стала боеготовой. Но у военного искусства предела нет. Сейчас в армии идет большой уклон на изучение английского языка. Совместно с другими армиями проводятся всякого рода конференции, курсы, учения. Много натовских инструкторов приезжают в Украину готовить наших и офицеров, и подразделения в целом. Но среди них мало кто переплюнет нас в характере, мужестве – все же 4 года воюем. Но процесс принятия решений командирами – у них намного проще. У нас же можно рак мозга получить, если все делать по статуту. Подготовка, планирование, оснащение, обеспечение у иностранцев на порядок выше, но у них очень много ресурса. У нас военный сам себе стирает, копает, буржуйку топит, технику ремонтирует, оружие обслуживает и так далее. Создается много новых частей, и их надо экипировать, укомплектовать людьми, а это быстро не делается. Нужно что-то менять в менеджменте, логистике, кадровой политике, в обществе. Потому что сепаратисты ведь не только в зоне боевых действий, а и повсюду вокруг нас.

После Иловайска, в сентябре, я занимался подготовкой 39 батальона на полигоне, а в октябре, меня назначили командиром 17 отдельного мотопехотного батальона 57 бригады. Вызвали на собеседование, и в тот же день вечером я сел на машину и уехал в батальон, а в 4 утра следующего дня мы уже стали на марш и поехали в Луганскую область. Пробыли там до конца 14 года. В конце 14 переехали в Донецкую область и стали под Горловкой. Провоевали там весь 15-й год и в январе 16-го отправились в полном составе в Зайцево. И такой плотности огня, как там, я за всю войну не видел нигде. Бои длились по 16-18 часов. Был момент, когда на моих глазах взлетали в воздух взводные опорные пункты, в стороны разбрасывало остатки блиндажей -мешков, бревен. У нас была позиция для АГС 17 – туда тоже попал снаряд. Треногу и ствол после этого мы не нашли, нашли только тело гранатомета, которое валялось в метрах 60 от позиции. Когда это случилось, я стоял немного выше и наблюдал, что происходит. Что я только ни делал, увидев этот обстрел, и крестился, и молился. Но мне доложили, что по людям нет потерь – и я не поверил, что такое бывает. Прилетел к бойцам – и дал команду отойти метров на 500, затем поехал дальше по позициям. Вернулся, а они никуда не сдвинулись. Спрашиваю, что за дела, а хлопцы: “Сан Саныч, вперед пойдем, а назад отходить не будем.”

После тех обстрелов мы разозлились на сепаров – и с 23 на 24 февраля ночью наша первая рота заняла их опорный пункт. Врага мы оттуда выдавили: у них были и раненые, и убитые, но тем не менее врагу хватило времени отойти – вокруг было заминировано, поэтому нашим надо было заходить очень аккуратно. Тогда я в первый раз увидел огромную мину МОН-200 (Противопехотная осколочная мина, – ред.) За всю свою службу до этого, я ее видел только на картинке. А тут две штуки, причем направленного действия, а вокруг них еще натыкано 7 ПМНок (ПМН – противопехотная мина, – ред.). А на самом пункте мы обнаружили российские пайки, аптечки, форму, боеприпасы, причем такие, которых у нас нет на вооружении. Мины, огнеметы “Шмели” и многое другое. В целом, взяв этот пункт, мы неплохо продвинулись вперед.

В апреле 16-го мы выехали на полигон в Херсонскую область. И за 3 дня уволилась 4 волна мобилизации: из 480 человек в строю осталось, наверное, 40 – хоть караул кричи. Но начали потихоньку заниматься, набирать контрактников, мобилизованных тогда уже не было. Плюс приходили бойцы из других подразделений – и по итогам у нас была лучшая укомплектованность по всем сухопутным войскам. Да и наград у нас немало: много орденов “За мужество”, в том числе второй степени, Богдана Хмельницкого, Народных Героев.

Осенью 16-го года мы поехали на охрану Армянского перешейка. Батальон разбросало широко по фронту – где-то на 200 км. Боевых действий там не было, но мы вели контрдиверсионную работу.

А в июне 17-го года мы зашли на позиции под Донецк, где стоим и сейчас. За год у нас погибло три человека. Есть раненые, контуженные. А бывают и такие ребята, которые подходят и честно говорят, Сан Саныч, я спекся – отпусти меня. И очень важно уметь отпустить человека, если он посчитал, что устал – отпускаешь домой, он “перезаряжает батарейки” и возвращается. Можно, конечно, кричать, что мне плевать на твое состояние, раз пришел – воюй, но хорошего из этого ничего не будет. И без этого бывают суицидальные случаи: как-то у нас уволился боец, а через какое-то время мне позвонили – его сняли с моста, собирался покончить с собой. Так мы быстренько собрали народ, приехали, побеседовали с ним. Еще один парняга, – такой хороший водитель КамАЗа был, просто от Бога, руки золотые, – поехал домой в отпуск и там повесился. Почему? Неясно.

Это говорит о том, что необходима обязательная реабилитация, как составляющая службы в ВСУ. На выходе из зоны боевых действий всех бойцов надо отправлять в реабилитационные центры. Такую необходимость я чувствую и по себе: у меня за 4 года не было нормального отпуска, так что тоже буду обращаться к специалистам. Иногда хочется выключить телефон и побыть дома с детьми, погулять с ними.

Мне приходилось решать много разных домашних проблем своих бойцов, в том числе и бытовых. То ребенка в садик, то в больницу кому-то нужно, то жена чья-то позвонит, что муж перестал алименты платить, а он у меня уже погода как не служит, но она все равно просит повлиять. И вывод один: если относишься хорошо к человеку, учитываешь его проблемы, он захочет служить, и придет к тебе снова и снова.

Кроме всего прочего командиру надо бать ходячей энциклопедией: знать полностью все оружие, технику, связь, медицину, законодательство и многое другое. И обязательно быть профессионалом: если боец спросит: “Что это за железяка?” – ты должен ему четко рассказать, научить, проверить, чтоб он все усвоил, потому что этот же хлопец будет рассказывать то же самое другим.

Командиру надо быть дипломатом, хоть немножко психологом, плюс беспристрастным – никогда не позволять себе говорить, что это мой любимчик и ему все можно, а остальным нет. А еще нужно быть честным и с самим собой, и с бойцами.”